Ланселот в нерешительности постоял над врагом, и затем до зрителей долетел его голос, приглушенный шлемом. Он сделал врагу предложение. Если вы встанете, говорил он, и сразитесь со мной, как должно, не на жизнь, а на смерть, я дам вам преимущество.
Я сниму шлем и уберу все доспехи с левой стороны тела, и я стану биться без щита, и левую руку велю привязать у меня за спиной. Это сравняет нас, верно? Так что же, встанете вы и сразитесь со мной на этих условиях? Раздался высокий, истерический визг, и все увидали, как сэр мелиагранс, диковато жестикулируя, ползет к королевской ложе. Не забудьте, что он сказал! Причитал мелиагранс.
Все слышали! Я принимаю его условия. Не позволяйте ему от них отказаться. Никаких доспехов слева, ни щита, ни шлема, и левую руку привязать за спиной.
Все слышали! Рыцари и герольды сошли на ристалище, и мелиагранс притих. Всякому было стыдно за него.
Им казалось, будто они помогают при казни человека, которого любят, ибо предложенное преимущество было слишком серьезным. Связав ланселота и вручив ему меч, они похлопали его по спине, подталкивая его этими грубыми хлопками вперед, к мелиагрансу, и отвернулись. Что то блеснуло на покрытом песком ристалище, словно лосось выпрыгнул из воды у запруды.
Это ланселот, вызывая удар, подставил противнику обнаженный бок. И едва противник ударил, послышался щелчок вроде тех, с какими меняются изображения в калейдоскопе, ланселот сменил позицию.
Ну что же, повесть о том, как чужеземец из бенвика похитил сердце королевы гвиневеры, как он оставил ее ради своего бога и как потом воротился к ней, вопреки поставленному перед собою запрету, повесть эта получилась у нас долгой. Это повесть о любви прежних времен, когда зрелые люди любили верно, не история нынешних дней, когда подростки следуют низменным спазмам кинематографа. Люди, о которых мы рассказали, четверть века боролись, пытаясь понять друг друга, и ныне в их жизни наступила пора, подобная бабьему лету. Ланселот пожертвовал для гвиневеры своим богом, она же в ответ вручила ему свободу.
Элейна, так и оставшаяся не более чем случайной участницей их неурядиц, достигла назначенного ей покоя. Да и участь артура, чей угол в их треугольнике был с общепринятой точки зрения не самым счастливым, нельзя было счесть совсем уже жалкой. Мерлин ведь и не предназначал его для личного счастья. Артур был создан для царственных радостей, для счастья нации. Последнее же ко времени, когда наступил для наших героев закат, было вполне восстановлено двумя прославленными победами ланселота.
