Гарет развязал ее косы, и она вдруг рванулась и изо всей мочи побежала прочь от страшного места, к замку. Гарет кинулся следом.
Мэг, мэг! Звал он. Подожди меня. Не убегай.
Но мэг все бежала, быстро, как анталоп, шлюхи голые ноги, и гарет сдался. Он упал в вереск и от всей души заплакал, и сам не зная почему. А у трех потрошителей дело шло худо. Они принялись подрезать шкуру на брюхе, но не зная, как это толком делается, проткнули кишки. Чувствовали они себя преотвратно, а зверь, еще недавно прекрасный, стал теперь грязным и мерзким.
Особенно сильную ненависть к мертвому телу испытывал гавейн. Он ненавидел его за то, что оно мертвое, за то, что оно когда то было прекрасным, за то, что он ощущал себя подлой скотиной. Он любил зверя и сам же помог завлечь его в ловушку, и теперь оставалось лишь излить свой стыд и ненависть к себе на труп.
Он рубил этот труп, и резал, и чувствовал, что ему тоже хочется плакать. Ничего у нас не выйдет, пыхтели мальчишки. Как мы потащим его вниз, даже если сумеем выпотрошить? Но мы должны это сделать, сказал гахерис.
Должны. А если не сделаем, то какая от всего этого будет польза? Мы должны дотащить его до дому.
Когда потрошат оленя, его потом взваливают на пони. Нужно отрезать голову, сказал агравейн. Мы должны отрезать ему голову и ее отнести.
Хватит и головы. Ее мы как нибудь вместе дотащим. И они принялись за работу, ненавидя ее, с омерзением кромсая шею животного. Лежа в вереске, гарет выплакался. Он перекатился на спину и сразу перед глазами его раскинулось небо.
