Мой стол разрушен, мои рыцари разделились или погибли. Я никогда не искал раздора с тобою, ланс, как и ты со мной. Но неужели нельзя с этим покончить? Гавейн говорит… слабо начал он. Гавейн! Правосудие… гавейн поднялся на ноги, рыжий, плотный, неистовый.
Мой король, мой господин и мой дядя. Согласен ли суд, чтобы я произнес приговор этому трусливому предателю? Тишина стала полной. Знайте же все вы, что таково королевское слово. Королева возвратится к нему свободной, и ничто из того, в чем она была заподозрена доныне, никакой опасностью ей не грозит. Такова воля папы.
Но ты, сэр ланселот, тебе надлежит не долее чем в пятнадцать дней удалиться из этого королевства в изгнание, как ты есть явный изменник и клянусь богом, мы последуем за тобою по истечении этого срока, чтобы обрушить крепчайший из замков франции на твои уши. Гавейн, с мучительным трудом произнес ланселот, не преследуй меня. Я принимаю изгнание. Я стану жить в моих французских замках.
Не заставляй войну длиться вечно. Оставь это тем, кто почище тебя. А замки твои принадлежат королю.
Если ты пойдешь на меня войною, гавейн, не вызывай меня на бой и не позволяй артуру выходить против меня. Я не могу сражаться с друзьями. Гавейн, ради господа, не заставляй нас сражаться.
Хватит твоих речей. Вручи королю королеву и поспеши вон от этого двора.
Медленно он поворотился к королеве, так и не сказавшей ни слова. Он увидел ее, неповоротливую в дурацких одеждах с шутовской оливковой ветвью в руках. Он высоко поднял голову, сообщая их трагедии серьезность и благородство.
Ну что же, госпожа моя, видно, нам должно расстаться. Он взял ее за руку и повел к середине залы, дорогою обращая ее в ту женщину, которую помнил всегда. Что то в пожатии его руки, в походке, в полноте его голоса заставило ее вновь расцвести, обратившись в розу англии, ибо в последний раз выступали они заодно.
