Ежик, обмакни ка вот этот платок в винный уксус и положи ему на лоб. Всем остальным молчать и отодвиньтесь от него, ему нужно побольше воздуха. И звери расселись по местам и сидели тихо, как мыши, пихая один другого в бок, если кому то случалось кашлянуть, а король закрыл глаза и, чувствуя к зверям благодарность, погрузился в свои мысли.
Слишком многого они хотят от него. Трудно научиться всему за одну только ночь, а он всего лишь человек да к тому же и старый. Возможно, мерлину и вообще то не следовало останавливать свой выбор на умученном заботами старике, перенесенном сюда из шатра под солсбери.
В детстве он ничем особым не выделялся, разве что привязчивостью, да и ныне до гения ему было далековато. Быть может, весь наш длинный рассказ посвящен, в конечном итоге, довольно бесцветному старому джентльмену, которому самое место было бы в кранфорде или в баджерс грин, сидел бы он себе там, занимаясь организацией деревенских соревнований по крикету или хоровых праздников. Ему хотелось кое что обдумать. Его лицо, его глаза, прикрытые набрякшими веками, петербурга уже утратили всякое сходство с мальчишескими.
Да, они хорошие, добрые существа, он в этом не сомневался. И он ценил их уважение к нему. Но их трудности не имели отношения к трудностям человека.
Им, разрешившим проблемы своего общественного устройства задолго до самого появления человека, легко было, проявляя мудрость, заседать и рассуждать в их колледже жизни. Их благожелательность, их вино, пламя очага и заботливость по отношенияю друг к другом, все это давалось им легче, чем ему, их орудию, давался его скорбный труд. Не открывая глаз, король мысленно обратился к реальному миру, из которого он явился сюда жену у него отняли, лучший друг его изгнан, племянники убиты и собственный сын норовит вцепиться ему в горло. Но самым худшим было не то, что случилось с ним лично, хуже всего, что в это втянуты все его соотечественники.
Он был англичанин, а англия воевала. Как бы он ни ненавидел войну, как бы ни желал ее прекратить, он все равно тонул в реальном, хоть и неосязаемом море свойственных англичанину чувств, которыми не мог управлять. Пойти им наперекор, сразиться с морем, на это он решиться не мог.
И ведь всю свою жизнь он трудился. Он сознавал, что человек он не даровитый. Направляемый нравственными принципами старика ученого, овладевшего еще юной его душой, лишенный свободы и поглощенный им без остатка, нагруженный, словно синдбад, насильно лишенный собственной личности и безжалостно призванный к умозрительному служению, он трудился на благо страны волшебства с тех пор, как помнил себя. Он даже не понимал во всей полноте того, что делает, будто тягловое животное, обреченное тащиться по выбитой колее.
