Уходите. Уходить? Спросил гавейн.
Он не был уверен, что его не удаляют в изгнание. Да, ступайте. Мы встретимся за обедом.
А сейчас идите. Оставьте меня, прошу вас. Гавейн грубовато промолвил в половине всех этих дел повинно одно только злое везение. На этот раз голос артура не был ни усталым, ни горестным ступайте! Он топнул об пол ногой, как боевой конь, и указал на дверь, словно намереваясь вышвырнуть их. Глаза его вспыхнули на лице с такой же внезапностью, с какой вспыхивает под солнцем зеленый ясень, так что даже мордред поспешил подняться.
Олицетворение покорности, он театрально согнулся в низком поклоне, затем, распрямившись, взглянул королю прямо в глаза, улыбнулся и вышел. Артур, дрожа, сел. Над его головой ланселот с гвиневерой обменялись взглядами. Им хотелось спросить, по какой причине намеревается он простить своих племянников, или даже объявить ему, что без ущерба для круглого стола даровать матереубийцам прощение невозможно. Однако они ни разу еще не видали артура, охваченного царственным гневом.
Они чувствовали, что в поступке его присутствует нечто неведомое им, и оттого молчали. Наконец, король произнес я пытался кое что объяснить тебе, ланс, перед тем, как это случилось. Вы оба всегда выслушивали мои речи о круглом столе.
Давно, когда мой мерлин был еще рядом и помогал мне, он старался научить меня думать. Он знал, что в конце концов ему придется покинуть меня, и потому заставлял думать самостоятельно. Никому не дозволяй учить тебя думать, ланс, ибо это бич нашего мира.
Король сидел, глядя на пальцы, а ланселот и гвиневера ждали, когда старые мысли бочком, словно крабы, сбегут по его рукам. Мерлин, произнес он, одобрил круглый стол.
