Он заговорил, пожалуй, слишком поспешно. Три графства, сказал он, не такое уж и приобретение для императора всей европы.
Послушать тебя, так ты никогда и не побеждал диктатора рима. Как там дела в твоих доминионах? Дела там паршивые, ланс. Что толку побеждать диктатора, если ни тебе, ни другим не удается затем цивилизовать побежденных.
И какой смысл становиться императором всей европы, если по всей европе люди только и делают, что режутся, словно безумцы? Гвиневера поддержала своего героя в попытках предотвратить молчание. Впервые они действовали как партнеры. Ну какой же ты странный, артур, дорогой, сказала она. Ты год за годом воюешь, подчиняешь себе целые страны, выигрываешь сражения, и ты же теперь говоришь, что сражаться дурно.
Дурнее ничего нет на свете. О господи, ну не объяснять же мне все сначала.
Не надо. А что оркнейская партия? Торопливо спросил молодой человек. Как поживает твоя знаменитая цивилизация, сила на стороне права? Не забывай, я ведь отсутствовал целый год.
В качестве противодействия такого рода деяниям они выдвинули идею круглого стола идею смутную, каковы и все идеи демократии, спортивного духа или морали, и вот теперь, после стольких усилий по водворению мира на земле он обнаружил, что руки у него по локоть в крови. Он не особенно кручинился об этом, когда чувствовал себя здоровым и крепким, но в минуты слабости стыд и неуверенность томили его. Среди нордических мужей, додумавшихся до цивилизации или возжелавших иной славы, чем слава аттилы гунна, он был одним из первых, и битва с хаосом порой казалась ему бессмысленной. Он часто думал, что, может быть, для всех его павших воинов было бы лучше остаться живыми, даже если бы жить им пришлось под властью безумия и тирании.
С оркнейской партией худо, сказал он. Как и с цивилизацией, если не считать твоих последних достижений. Перед твоим приходом я считал себя императором пустого места ныне я ощущаю себя императором трех графств.
