Нас забудут, и тебя, и меня, словно нас и не было вовсе. Забудут? Переспросил волшебник.
В свете свечи было видно, как он, улыбаясь, озирает шатер, словно желая убедиться в истинном существовании его убранства мехов, мерцающей кольчуги, гобеленов, пергаментных свитков. Жил когда то король, произнес он, о котором писали ненний и гальфрид монмутский. Говорят, что последнему помогал кое в чем архидиакон оксфордский и даже этот восхитительный олух, гиральд валлиец. Брут, лайамон и вся остальная шатия сколько вранья они наворотили! Одни уверяли, что он был бриттом, размалеванным синей краской, другие, что он в угоду сочинителям норманнских романов красовался в кольчуге. Кое кто из бестактных германцев облачал его на манер своих занудливых зигфридов. Одни, вроде твоего приятеля томаса из хаттон коннерс, одевали его в серебро, другие же, замечательно романтический елизаветинский автор по имени хьюгс, к примеру, узрели в его истории замечательную любовную коллизию.
Затем еще был слепой поэт, норовивший растолковать человечеству пути господни, этот сравнивал артура с адамом, пытаясь понять, который из двух важнее. Примерно а то же время появились великие музыканты перселл, к примеру, а еще позже такие гиганты, как романтики, и все они непрестанно грезили о нашем короле. За ними явились люди, давшие ему доспехи, подобные листьям плюща, и поставившие его с друзьями посреди развалин, где ежевика, разрастаясь, овивала их своими плетьми, и они в обморочном трансе падали наземь, стоило лишь красносельскому ветерку коснуться их губ. Потом еще был один викторианский лорд… даже людям, вроде бы никаким боком к нему не причастным, и тем было до него дело, тому же обри бердслею, создавшему иллюстрации к рассказу о нем.
Он уверял, что наше значение кроется в нашей порядочности, в том, как мы противостояли кровожадным помыслам человека. Каким же анахронистом он был, бедолага! Дело британии! Разумеется, нас позабудут, артур, если считать мерой забвения тысячу лет да еще полтысячи, да еще одну тысячу к ним впридачу! А уайт это кто? Человек, рассеянно ответил волшебник. Ты вот посиди, послушай, а я прочитаю тебе кусочек из киплинга. Они вышли в минуту затишья, крича тоскливо, как чайки, и шторм отнес их от моря на добрых пять миль, прежде чем им удалось повернуться ему навстречу.
Но, учитель, я не понимаю. В растерянности глядя на своего престарелого ученика, волшебник встал. Он перевил бороду в крысиные хвостики, засунул их кончики в рот, подкрутил усы, похрустел суставами пальцев.
То, что он сотворил с королем, наполняло его страхом, ему казалось, что он пытается искусственным дыханием оживить человека, пожалуй, слишком долго пробывшего под водой. Однако, стыда он не испытывал. Ученый и должен без жалости продвигаться вперед, преследуя единственную в мире вещь, имеющую значение, истину. Чуть погодя, он позвал, негромко, словно окликая уснувшего варт? Никакого ответа.
