Между ними происходили истерические ссоры по поводу его слабости и мошенничества, перемежавшиеся сценами более любовного рода, необходимыми в качестве противовеса той идее, что она всю свою жизнь любила мошенника. Вследствие этих ссор, гвиневера приобрела более цветущий вид и даже вернула себе былую красоту.
Но между бровей у нее обосновались две морщины, а в сверкающие, словно алмазы, глаза ее порой страшно было заглядывать. Они теряли осмысленное выражение. Что до элейны, то с ней вскоре все прояснилось, ибо на сей раз именно элейна нанесла им удар самый сильный удар в ее жизни. Впрочем, преднамеренным его назвать было нельзя элейна просто покончила с собой.
Похоронная барка спустилась к столице по реке, ибо реки в ту пору были основными проезжими трактами, и пристала под самой стеною дворца. Внутри лежала она похожая на располневшую куропатку женщина, так и не нашедшая в жизни опоры. Человек, вероятно, совершает самоубийство от слабости, не от силы.
Ее покинул сын, потом возлюбленный, а больше у нее ничего не осталось. Даже обещанного возвращения слабые руки ее удержать не смогли. Некогда оно было чем то таким, ради чего стоило жить, подпорками не слишком роскошными, но с достаточной исправностью помогавшими ей сохранять прямую осанку. Ей удалось обойтись и такими.
Не будучи ни властной, ни слишком требовательной, она сумела растянуть надолго то малое, чем ей приходилось довольствоваться. Но теперь она лишилась и малого. Все обитатели дворца сошли к реке, чтобы осмотреть барку.
Суровое, серое лицо женщины в барке явно не принадлежало элейне, удалившейся куда то еще или просто исчезнувшей. Кем бы ни был ланселот, слабовольным мужчиной, маниакальным игроком или одним из тех невыносимых созданий, что норовят всегда поступать, как подобает порядочному человеку, ему пришлось несладко. Надо полагать, что ему с его наследственной склонностью к безумию, с его фантастическим лицом, с окончательно запутавшимся клубком обязательств и моральных принципов, стоило немалых трудов поддерживать свою жизнь в равновесии и без разнообразных ударов, получаемых в придачу ко всем этим прелестям. Он смог бы вынести и эти удары, благослови его провидение заскорузлым сердцем. Но сердце у него было под стать сердцу элейны, и теперь бремя, раздавившее ее, оказалось для него непосильным.
Все, что он мог бы сделать для несчастной женщины и что теперь делать было уже поздно, все мучительные мысли об ответственности, приходящие после того, как свершается непоправимое, все это затянулось в его сознании тугим узлом. Почему ты не был к ней чуть подобрее? Плача, вопрошала королева. Почему ты не хотел дать ей хоть какую то малость, ради которой стоило жить? Неужели ты не мог явить ей хотя бы каплю щедрости и нежности, ведь они бы спасли ей жизнь! Гвиневера, еще не понявшая, что элейна встала теперь между ними куда основательнее, чем когда либо прежде, говорила это от всей души, совершенно искренне. Ее переполняла жалость к покоившейся в барке сопернице.
